Имя Бога
03 december 2017, 18:21
Акуругамиль, третий жрец великого служения, семнадцатого архасамна поднял глаза к небу и прочел письмена, оставленные птицами. Следуя древней традиции, жрец проговорил прочитанное вслух, и с этого момента началось то, что история назвала «великим смешением».
Трясущимися губами царские хронисты надиктовывали писарям текст, призванный донести потомкам весь ужас происходящего, и писари, непослушными пальцами, выжимали в глине символы на вавилонском диалекте аккадского языка.
[каждый знак этого языка служил для обозначения одного или нескольких понятий, которые передавались в речи одним или несколькими словами; каждый знак мог иметь несколько, восходящих к шумерскому языку чтений, а семаграммы, служащие для обозначения грамматических категорий слов в логографическом письме не произносились; каждое шумерское слово или выражение могло читаться и по-шумерски, и по-аккадски]
«Семнадцатого дня архасамна, – диктовал хронист, – третий жрец Акуругамиль произнес Запретное Имя Бога и разбудил Громоокого Спящего; о горе нам! как ублажить Его? запретившего произносить слова имени Его! И многие в те дни покинули Вавилон; и многие боялись говорить, и вырывали языки друг у друга, дабы умилостивить Бога. Царь же собрал мудрецов и велел изыскать наречие, в котором имя Бога славилось бы в каждом звуке; и наступили многие дни тишины».
В 13 веке Альберт Великий, учитель Фомы Аквинского, вникал в идеи своего ученика: «Материя относится к форме как потенция к акту. Материя вносит в форму конкретизирующий "принцип индивидуации". Чистая или первая материя как пустая возможность балансирует на грани небытия, тогда как предельная форма или форма форм – это Бог».
- Форма – это сущность, которая начинает существовать, только воплощаясь в какой-либо материи и выходя таким образом из состояния абстракции, – убеждал своего учителя Фома.
Разгорячившись, он активно жестикулировал и, как потом напишут биографы: «перстом бессчетно указывал на таблички».
Альберт Великий, помимо всего прочего, был знатоком аккадского языка, и таблички на которые «указывал перстом» Фома, были ничем другим, как теми самыми табличками, на которых вавилонские писари оставили клинописные послания о пробуждении Бога.
- Абстракция... – закусил губу Альберт Великий. – Почему я раньше об этом не подумал! Что если они в спешке не указали детерминативы... и если мы воспользуемся шумерской традицией...
Дальше Фома не слушал. Он уже привык к тому, что его учитель, увлекаясь чем-нибудь всерьез, начинает нести всякую околесицу.
Спустя несколько дней Альберт Великий послал за своим учеником. Когда тот прибыл, было приказано закрыть все двери, и Альберт самолично затушил свечи. Сделалось темно.
- Ничего этого не было, – в темноте прошептал Альберт Великий.
- Чего этого? – испугался Фома.
- Смешения языков не было, – еще на полнюанса тише ответил Альберт. Они пишут, что Бог вообще забрал у людей язык. Это ошибка перевода... там невообразимо сложная система.
- Как это Бог забрал язык? Ведь мы говорим!
- Это не язык – это тень того языка, который был. Наше мышление понятийно-категориальное, а в праязыке были, куда более важные надстройки. Мы нищие, друг мой!
Фома расстроился; несколько раз всхлипнул и принялся шептать молитву.
- Но! – неожиданно громко сказал Альберт.
Фома дернулся и перестал шептать.
- В то время, царь созвал мудрецов. Он приказал им найти способ сохранить богатство языка. И пока народ горевал, а Бог гневался, мудрецы нашли способ.
В темноте вздохнули с облегчением.
- Мудрецы спрятали все что смогли сохранить в ладотональной системе и гармонической организации созвучий. Всякая мелодия таит в себе гармонию праязыка. Музыка – вот тот вавилонский совершенный язык, на котором когда-то звучали тайные имена Бога.
Темнота молчала.
«Первого дня кислима в царском дворце зазвучали флейты и лиры; и ни один из играющих на них не промолвил ни единого слова; и многие из народа к тому дню лишились своих языков, боясь разгневать Бога. Царь же велел и впредь всем молчать, а играющим на флейтах и лирах не прекращать играть, пока музыка не умилостивит Бога, и Он не заснет вновь. Люди забыли о том, как говорить, и после начали называть вещи новыми именами».
Трясущимися губами царские хронисты надиктовывали писарям текст, призванный донести потомкам весь ужас происходящего, и писари, непослушными пальцами, выжимали в глине символы на вавилонском диалекте аккадского языка.
[каждый знак этого языка служил для обозначения одного или нескольких понятий, которые передавались в речи одним или несколькими словами; каждый знак мог иметь несколько, восходящих к шумерскому языку чтений, а семаграммы, служащие для обозначения грамматических категорий слов в логографическом письме не произносились; каждое шумерское слово или выражение могло читаться и по-шумерски, и по-аккадски]
«Семнадцатого дня архасамна, – диктовал хронист, – третий жрец Акуругамиль произнес Запретное Имя Бога и разбудил Громоокого Спящего; о горе нам! как ублажить Его? запретившего произносить слова имени Его! И многие в те дни покинули Вавилон; и многие боялись говорить, и вырывали языки друг у друга, дабы умилостивить Бога. Царь же собрал мудрецов и велел изыскать наречие, в котором имя Бога славилось бы в каждом звуке; и наступили многие дни тишины».
В 13 веке Альберт Великий, учитель Фомы Аквинского, вникал в идеи своего ученика: «Материя относится к форме как потенция к акту. Материя вносит в форму конкретизирующий "принцип индивидуации". Чистая или первая материя как пустая возможность балансирует на грани небытия, тогда как предельная форма или форма форм – это Бог».
- Форма – это сущность, которая начинает существовать, только воплощаясь в какой-либо материи и выходя таким образом из состояния абстракции, – убеждал своего учителя Фома.
Разгорячившись, он активно жестикулировал и, как потом напишут биографы: «перстом бессчетно указывал на таблички».
Альберт Великий, помимо всего прочего, был знатоком аккадского языка, и таблички на которые «указывал перстом» Фома, были ничем другим, как теми самыми табличками, на которых вавилонские писари оставили клинописные послания о пробуждении Бога.
- Абстракция... – закусил губу Альберт Великий. – Почему я раньше об этом не подумал! Что если они в спешке не указали детерминативы... и если мы воспользуемся шумерской традицией...
Дальше Фома не слушал. Он уже привык к тому, что его учитель, увлекаясь чем-нибудь всерьез, начинает нести всякую околесицу.
Спустя несколько дней Альберт Великий послал за своим учеником. Когда тот прибыл, было приказано закрыть все двери, и Альберт самолично затушил свечи. Сделалось темно.
- Ничего этого не было, – в темноте прошептал Альберт Великий.
- Чего этого? – испугался Фома.
- Смешения языков не было, – еще на полнюанса тише ответил Альберт. Они пишут, что Бог вообще забрал у людей язык. Это ошибка перевода... там невообразимо сложная система.
- Как это Бог забрал язык? Ведь мы говорим!
- Это не язык – это тень того языка, который был. Наше мышление понятийно-категориальное, а в праязыке были, куда более важные надстройки. Мы нищие, друг мой!
Фома расстроился; несколько раз всхлипнул и принялся шептать молитву.
- Но! – неожиданно громко сказал Альберт.
Фома дернулся и перестал шептать.
- В то время, царь созвал мудрецов. Он приказал им найти способ сохранить богатство языка. И пока народ горевал, а Бог гневался, мудрецы нашли способ.
В темноте вздохнули с облегчением.
- Мудрецы спрятали все что смогли сохранить в ладотональной системе и гармонической организации созвучий. Всякая мелодия таит в себе гармонию праязыка. Музыка – вот тот вавилонский совершенный язык, на котором когда-то звучали тайные имена Бога.
Темнота молчала.
«Первого дня кислима в царском дворце зазвучали флейты и лиры; и ни один из играющих на них не промолвил ни единого слова; и многие из народа к тому дню лишились своих языков, боясь разгневать Бога. Царь же велел и впредь всем молчать, а играющим на флейтах и лирах не прекращать играть, пока музыка не умилостивит Бога, и Он не заснет вновь. Люди забыли о том, как говорить, и после начали называть вещи новыми именами».
0
Comments (0)
